ЧЕЛОВЕК И РЕВОЛЮЦИЯ
(по роману Б. Пастернака
«Доктор Живаго», вариант 1)
Тема «человек и революция» волновала
многих писателей XX века. И это естествен-
но. Слишком велико оказалось ее влияние на
людей, слишком много было искалеченных
судеб. Восторги, проклятия, апатия и отчая-
ние, попытки понять и принять, невзирая ни
на что...
Роман Бориса Пастернака «Доктор Жива-
го» — история жизни типичного «положи-
тельного» интеллигента той поры, умного, та-
лантливого, пытливого, лишенного обычных
предрассудков, жаждущего не поверить (что
всегда проще), а осмыслить и понять. Это и
хроника тех лет — с точки зрения несколь-
ких семей, близких по родству, дружбе, со-
седству. Но самое главное — это хроника ду-
шевного состояния Юрия Живаго, его поиски
истины, его мысли об окружающем, его по-
пытки понять, почему Россия идет столь кро-
вавой дорогой. Автор отдает герою романа не
только свои лучшие стихи, но и самые свои
сокровенные, самые выношенные мысли, его
устами пытается передать свое видение со-
бытий, потрясших страну.
Условно говоря, роман «Доктор Жива-
го» — это история борьбы человека, Лично-
сти, с общим ходом истории. История да-
вит, ломает, заставляет смириться, чтобы
выжить. Так, как смиряются многие. И не то
чтобы главный герой (а с ним и автор) при-
няли революцию в штыки. Оба они прекрас-
но понимают, как понимали это практически
все честные интеллигенты той поры, что ре-
волюция неизбежна. Ее подготовила та эпо-
ха, когда «обжоры тунеядцы на голодающих
тружениках ездили, загоняли до смерти».
«Грязь, теснота, нищета, поругание человека
в труженике, поругание женщины. Была
смеющаяся, безнаказанная наглость разврата
маменькиных сынов, студентов белоподкла-
дочников и купчиков. Шуткою или вспышкой
пренебрежительного раздражения отделились
от слез и жалоб обобранных, обиженных,
обольщенных».
Живаго прекрасно осознает, что при всех
преимуществах лично его существования, «ос-
новная толща народа веками вела немысли-
мое существование... неестественность и не-
справедливость такого порядка давно замече-
на». Понимает он и то, что «частичное поднов-
ление старого здесь непригодно, требуется его
коренная ломка. Может быть, она повлечет за
собой обвал здания. Ну так что же? Из того,
что это страшно, ведь не следует, что этого
не будет?» Правда, оказывается, что одно де-
ло — рассуждать о необходимости ломки, и
совсем другое — видеть настоящие, не умо-
зрительные, трупы на улицах и бояться за
свою семью.
Юрий Живаго бежит с семьей из Москвы
от голода и разрухи — и по дороге видит
«кровавую колошматину и человекоубоину,
которым не предвиделось конца. Изуверства
белых и красных соперничали по жестокости,
попеременно возрастая одно в ответ на другое,
точно их перемножали. От крови тошнило,
она подступала к горлу и бросалась в голову,
ею заплывали глаза».
Но как случилось, что идея общего бла-
га обернулась полной своей противополож-
ностью?
Да, с одной стороны, как всегда бывает, к
победившей стороне примкнуло много всякой
грязи — карьеристов, просто людей нечест-
ных и жестоких. Но как терпят, как допуска-
ют остальные?
Лара Антипова, любимая Юрия, рассуж-
дает: «Главной бедой, корнем будущего зла
была утрата веры в цену собственного мне-
ния. Вообразили, что время, когда следовали
внушениям нравственного чутья, миновало,
что теперь надо петь с общего голоса и жить
чужими, всем навязанными представлени-
ями». Это ясно видно на примере того же
Дудорова, у которого собственное мнение
умерло после ссылки, и он сам говорит, «что
доводы обвинения, обращение с ним в тюрь-
ме и по выходе из нее и в особенности со-
беседования с глазу на глаз со следовате-
лем проветрили ему мозги и политически
его перевоспитали, что у него открылись на
многое глаза, что как человек он вырос».
И автор замечает: «Добродетельные речи
Иннокентия были в духе времен». И далее:
«Несвободный человек всегда идеализирует
свою неволю».
Но Дудоров «перевоспитался» после тяж-
876
ких испытаний — а у многих сработал ин-
стинкт выживания. Последствия этой всеоб-
щей напуганности, страха перед собственным
мнением мы ощущаем и сейчас.
В чем же главное отличие героя от его же
друзей-интеллигентов, почему он пользуется
столь явной симпатией автора, и почему он
столь раздражает власти?
Юрий Живаго пугает близких и провоци-
рует власти не тем, что метко стреляет и го-
товится к борьбе, а тем, что не желает и не
может жить чужим мнением. Ему жизненно
необходимо самому во всем разобраться, все
судить судом своей совести. И не указ ему ни
общее мнение, ни прямая угроза жизни его
и близких. Он не расклеивает прокламаций,
не призывает народ к борьбе, но он опасен,
как тот мальчик из сказки Андерсена, кото-
рый рано или поздно в простоте своей может
крикнуть: «Король-то голый». В нем нет от-
чаянного бесстрашия Антипова-Стрельни-
кова, но есть, возможно, большее — муже-
ство глядеть фактам в глаза и мужество ве-
рить себе.
Жизнь жестоко обходится с героем. Нет,
его не расстреливают, даже посадить не успе-
вают — но он теряет семью, любимую женщи-
ну, теряет вкус к любимой работе — медици-
не, творчество его никому не нужно, уставший
и печальный человек без определенных заня-
тий, «похожий на искателя правды из просто-
народья»... И когда забрезжит надежда, по-
явится возможность писать — погибает от
сердечного приступа в неисправном трам-
вае. Эта смерть — от удушья — очень сим-
волична.
От нравственного удушья гибла русская
интеллигенция. Часть ее была расстреляна,
сгнила в лагерях, погибла от голода, болез-
ней в годы революции и гражданской вой-'
ны, часть уехала или была изгнана за гра-
ницу, часть стрелялась и вешалась сама, не
вынеся цинизма повседневности. Зато по-
явилась замена — эдакие «швондеры» от
литературы, те, кто не испытывал особых
душевных мук при виде бесчеловечности
происходящего.
Сам Пастернак, принявший революцию
с той восторженной жертвенностью, которая
так характерна для великих поэтов того вре-
мени (того же Блока, например), очень долго
пытался найти оправдание насилию, сравни-
вал свое время с эпохой Петра, когда преоб-
разования тоже соседствовали с мятежами
и казнями. Конец таким его воззрениям по-
ложил 1932 год, когда он вместе с другими
писателями отправился на Урал собирать
материалы о жизни новой деревни. Увиден-
ное перевернуло всю его жизнь. Он призна-
вался затем в воспоминаниях: «То, что я там
увидел, нельзя выразить никакими словами.
Это было такое нечеловеческое, невообрази-
мое горе, такое страшное бедствие, что оно...
не укладывалось в границы сознания. Я за-
болел, целый год не мог спать».
Впоследствии, в «Докторе Живаго», он
выдвигает свою версию последовавших затем
массовых репрессий — требовалось утопить
в крови правду об ужасах коллективизации,
посеять массовый ужас, чтобы никто не смел
и подумать, не то что выговорить.
Юрий Живаго в этом смысле — фигура
редкая и героическая.
По большому счету, он выиграл. Да, не
удалось счастье, да, утеряны любимые люди,
да, жизнь сурова и бессмысленна. Но до по-
следнего вздоха оставалась живой Душа, не
проданная и не преданная.
