РЕЦЕНЗИЯ НА РОМАН В. С. ГРОССМАНА
«ЖИЗНЬ И СУДЬБА» (II вариант)
Природное стремление челове-
ка к свободе неистребимо, его
можно подавить, но нельзя унич-
тожить. Человек добровольно не
откажется от свободы.
В. Гроссман
«Рукописи не горят...» Сколько раз уже цитировали эту фразу
Воланда, но хочется повторить ее вновь. Наше время — время от-
крытий, возвращенных мастеров, ждавших своего часа, наконец
увидевших свет. Роман В. Гроссмана «Жизнь и судьба», написан-
ный тридцать пять лет назад, пришел к читателю лишь в 1988 году
и потряс литературный мир своей современностью, великой силой
своего правдивого слова о войне, о жизни, о судьбе. Он отразил свое
время. Лишь теперь, в девяностые, возможно стало говорить и пи-
сать о том, о чем размышляет автор романа. И поэтому это произве-
дение принадлежит сегодняшнему дню, оно злободневно и сейчас.
Читая «Жизнь и судьбу», не можешь не поразиться масштабно-
сти романа, глубине выводов, сделанных автором. Кажется, что
философские идеи сплетаются, образуя причудливую, но гармонич-
ную ткань. Порой увидеть, понять эти идеи сложно. Где главное,
какая основная мысль пронизывает повествование? Что есть
жизнь, что есть судьба? «Жизнь такая путаная, ...тропки, овраги,
болотца, ручейки... А судьба прямая-прямая, струночкой идешь...
Жизнь — это свобода», — размышляет автор. Судьба же — несво-
бода, рабство, недаром обреченные на смерть в газовых камерах
люди чувствуют, как «силится в них чувство судьбы». Судьба не
подчиняется воле человека.
Основная тема произведения Гроссмана — свобода. Понятие
«свобода», «воля» знакомо и дикому зверю. Но то свобода или несво-
бода физическая. С появлением человеческого разума смысл этих
понятий изменился, стал глубже. Существует свобода моральная,
нравственная, свобода мысли, непорабощенность души. Так что же
важнее — сохранить свободу тела или разума? Почему именно эта
философская проблема волновала автора? Очевидно, это было предо-
пределено той эпохой, в которой он жил. Два государства встали над
миром в то время, сошлись в борьбе, и от исхода этой битвы зависела
судьба человечества. Обе державы, по словам одного из персонажей
романа, — государства партийные. «Сила партийного руководителя
не требовала таланта ученого, дарования писателя. Она оказывалась
над талантом, над дарованием». Под термином «воля партии» под-
разумевалась воля одного человека, которого сейчас мы называем
диктатором. Оба государства были сходны между собой тем, что
399
граждане их, лишенные официального права мыслить, чувствовать,
вести себя в соответствии со своей индивидуальностью, постоянно
ощущали довлеющую над ними силу страха. Так или иначе, госу-
дарственные здания, больше похожие на тюрьмы, были возведены и
казались несокрушимыми. Человеку в них отводилась незначитель-
ная роль; куда выше, чем он, стояли государство и выразитель его
воли, непогрешимый и могучий. «Фашизм и человек не могут сосу-
ществовать. На одном полюсе — государство, на другом — потреб-
ность человека». Не случайно Гроссман, сравнивая два лагеря, срав-
нивает тоталитарные государства — Германию и Советский Союз
тридцатых—сороковых годов. Люди сидят там за одни и те же «пре-
ступления»: неосторожное слово, плохую работу. Это «преступники,
не совершившие преступлений». Разница лишь в том, что немецкий
лагерь дан глазами русских военнопленных, знающих, за что они
сидят, и готовых к борьбе. Люди же, находящиеся в сибирских лаге-
рях, считают свою судьбу ошибкой, пишут письма в Москву. Деся-
тиклассница Надя Штрум поймет, что тот, к кому обращены ее пи-
сьма, по сути, и есть виновник происходящего. Но письма продол-
жают идти... Сибирский лагерь, пожалуй, страшнее германского.
«Попасть к своим в лагерь, свой к своим. Вот где беда!» — говорит
Ершов, один из героев романа. К страшному выводу приводит нас
Гроссман: тоталитарное государство напоминает огромный лагерь,
где заключенные являются и жертвами, и палачами. Недаром в ла-
герь желал бы превратить всю страну «философ» Казенеленбоген, в
прошлом работник органов безопасности, ныне попавший в камеру
на Лубянке, но продолжающий заявлять, что «в слиянии, в уничто-
жении противоположности между лагерями и запроволочной
жизнью и есть... торжество великих принципов». И вот два таких
государства вступают в войну друг против друга, исход которой ре-
шался в городе на Волге в сорок втором году. Один народ, одурма-
ненный речами своего вождя, наступал, мечтая о мировом господст-
ве; другой, отступая, не нуждался в призывах — он копил силы, го-
товясь отдать миллионы жизней, но победить захватчика, защитить
Родину, Что происходит с душами тех, кто теснит армию противни-
ка, и что происходит в сердцах теснимых? Для того чтобы повернуть
врага вспять, мало довлеющей над народом власти, необходима сво-
бода, и в это тяжелое время она пришла. Никогда раньше люди не
вели таких смелых, правдивых, свободных разговоров, как в дни бо-
ев под Сталинградом. Дыхание свободы ощущают люди в Казани, в
Москве, но сильнее всего она в «мировом городе», символом которо-
го станет дом «шесть дробь один», где говорят о тридцать седьмом
годе и коллективизации. Борясь за независимость Родины, люди,
подобные Ершову и Грекову, борются и за свободу личности в своей
стране. Греков скажет комиссару Крымову: «Свободы хочу, за нее и
воюю». В дни поражений, когда вольная сила поднималась с самого
дна людских душ, Сталин чувствует, что... побеждали на полях сра-
жений не только сегодняшние его враги. Следом за танками Гитлера
в пыли, дыму шли все те же, кого он, казалось, навек усмирил, успо-
коил. «Не только история судит побежденных». Сам Сталин пони-
мает, что если он будет побежден, то ему не простится то, что он сде-
лал со своим народом. В душах людей постепенно поднимается чув-
400
ство русской национальной гордости. В то же время прозрение при-
ходит к окруженным немецким солдатам, к тем, кто несколько ме-
сяцев назад давил в себе остатки сомнений, убеждал себя в правоте
фюрера и партии подобно обер-лейтенанту Баху. Сталинградская
операция определила исход войны, но молчаливый спор между побе-
дившим народом и победившим государством продолжается. Так
кто же победит — государство или человек? Ведь с человека начина-
ется свобода. Тоталитарная власть подавляет, чувство страха за
жизнь сковывает, рождает покорность перед этой властью. Однако
многие люди искренне верят, что в преклонении перед государст-
вом, партией, в восприятии высказываний вождя как святых истин
заключена их сила. Такие могут не согнуться перед страхом смерти,
но с содроганием отвергают сомнения в том, во что верили на протя-
жении жизни. Таков старый большевик, ленинец Мостовской, услы-
шав из уст гестаповца Лисса то, что мучило его, в чем он даже в ду-
ше боялся себе признаться, лишь на мгновение утрачивает уверен-
ность: «Надо отказаться от того, чем жил всю жизнь, осудить то, что
защищал и оправдывал». Этот сильный, несгибаемый человек сам
ищет несвободу, чувствует облегчение, вновь подчиняясь воле пар-
тии, одобряя отправку в лагерь смерти презирающего насилие Ер-
шова. Иным, подобным Магару, Крымову, Штруму, потребовалось
поражение для того, чтобы очеловечиться, увидеть правду, вернуть
свободу своей душе. Крымов прозревает, попав в камеру, Магар, ли-
шившись свободы, пытается донести свои выводы ученику Абарчу-
ку: «Мы не понимаем свободы, мы раздавали ее... Она основа,
смысл,-базис над базисом». Но, столкнувшись с недоверием, фана-
тичной слепотой, Магар кончает жизнь самоубийством. Дорогую це-
ну заплатил он за духовное раскрепощение. Теряя иллюзии, Магар
теряет и смысл существования. Особенно убедительно показано вли-
яние свободы на мысли, поведение человека на примере Штрума.
Именно в тот момент, когда «могучая сила свободного слова» цели-
ком поглотила мысли, приходит к Штруму его научная победа, его
открытие. Именно тогда, когда отвернулись от него друзья и сила
тоталитарного государства давила и угнетала, Штрум найдет в себе
силы не погрешить против собственной совести, почувствовать себя
свободным. Но звонок Сталина задувает эти ростки свободы, и, лишь
подписав подлое, лживое письмо, он ужаснется содеянному, и это
поражение вновь откроет его сердце и разум свободе. Самой же силь-
ной, несломленной, непорабощенной человеческой личностью ока-
жется в романе жалкий заключенный немецкого лагеря Иконников,
провозглашавший смешные и нелепые категории надклассовой мо-
рали. Он найдет в себе силы понять, что прежний идеал его лжив, и
найти правду, смысл жизни в доброте, в «эволюции добра». Прав Ре-
марк, говоря: «Когда у человека не окажется уже ничего святого,
все вновь, но гораздо более человечным образом, становится для не-
го святым». И лишь человеческая доброта спасет мир. Та доброта,
что заставит Даренского заступиться за обессилевшего немецкого
пленного, а немолодую, обездоленную войной женщину побудит
протянуть пленному кусок хлеба. Иконников, веря в доброту, погиб-
нет раскрепощенным, провозгласит перед смертью свободу человека
перед судьбой. «Если и теперь человеческое не убито в человеке, то
401
злу уже не одержать победы» — к такому выводу придет он. «Разви-
ваться будет не только мощь человека, но и любовь, душа его... Сво-
бода, жизнь победят рабство», — скажет и Ченыжин.
Писатель во всей глубине изведал трагическую сложность конф-
ликта человека и государства в сталинскую эпоху. Автор «Жизни и
судьбы» ведет к мысли, что, пройдя через великие трагические ис-
пытания XX века — кошмары гитлеризма и сталинизма, — челове-
чество начинает сознавать тот факт, что покорность, зависимость
личности от обстоятельств, рабство внутри него оказались гораздо
сильнее, чем можно было предполагать. Писателя нельзя счесть ни
пессимистом, ни оптимистом. Художественное видение современно-
го мира у В. Гроссмана трагедийное.
Финал романа в соответствии с этим видением печален. И в
этом тоже заключена глубина его правды, правды автора.