«ГЕНИЙ И ЗЛОДЕЙСТВО —
ДВЕ ВЕЩИ НЕСОВМЕСТНЫЕ»
(по трагедии А. С. Пушкина
«Моцарт и Сальери», вариант 1)
ление любой ценой утвердить себя наравне
с эталонами, героями, гениями, доказать свое
превосходство, исключительность — вот ос-
новной двигатель поступков главного персона-
жа трагедии «Моцарт и Сальери». В этом его
родство с героями других «Маленьких траге-
дий». Подобные Сальери люди наделены инди-
видуалистическим сознанием, все их поступки
направлены на удовлетворение своего често-
любия, утверждение личной независимости,
превосходства. Счастье для них — утвержде-
ние своих духовных принципов, невзирая на
жизненные принципы других людей.
Отсюда и подавление всех естественных
человеческих чувств: привязанности, любви,
дружбы.
Трагедия начинается с драматического
монолога Сальери, подводящего безрадост-
ный итог своей целеустремленной, наполнен-
ной жесткими ограничениями жизни.
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет — и выше,
Горечь и скорбь этого восклицания —
прямое продолжение негодующей реплики
герцога в трагедии «Скупой рыцарь»:
«Ужасный век, ужасные сердца!» Однако,
познакомившись с Сальери ближе, мы осо-
знаем, что этот человек — не духовный на-
следник олицетворяющего справедливость
герцога, а прямой потомок одержимого эгоис-
тической страстью барона. Что же так глубо-
ко возмутило Сальери? То, чего опасался и
барон: разрушение системы ценностей. Ис-
тория его жизни, при существенном разли-
чии во времени, социальном положении и ин-
теллектуальном уровне — тот же многотруд-
ный путь к самоутверждению, к созданию
своего незыблемого мира.
Сальери с достоинством прожившего ос-
мысленную, целеустремленную жизнь чело-
века говорит:
Отверг я рано праздные забавы;
Науки, чуждые музыке, были
Постылы мне; упрямо и надменно
От них отрекся я и предался
Одной музыке.
Путем самоотверженного труда, полного
отрешения от нормальной человеческой жиз-
ни он выстрадал тонкое чувство музыки, по-
стижение законов гармонии, признание жре-
цов искусства:
167
Усильным, напряженным постоянством
Я наконец в искусстве безграничном
Достигнул степени высокой. Слава
Мне улыбнулась...
Сальери обрел душевный покой, испытал
удовлетворение, постепенно познавая тайны
музыки. И все это вдруг оказалось растоп-
танным, разрушенным появлением Моцар-
та — гениального, одаренного природой му-
зыканта. Вся система духовных ценностей
оказалась повергнутой в прах, что привело
Сальери в отчаяние, вызвало у него и негодо-
вание:
Где УС правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений — не в награду
Любви горящей, самоотверженъя,
Трудов, усердия, молений послан —
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?..
Точно так же негодует царствующий в
своих подвалах с золотом барон при мысли о
том, что результат его самоотверженной жиз-
ни достанется «безумцу, расточителю моло-
дому» Альберу, не приложившему ни малей-
ших усилий для достижения этого могущест-
ва. Обида Сальери, на мой взгляд, понятна
и вызывает сочувствие. Но разве можно под-
чинить гений сухой логике?
«Поверить алгеброй гармонию» уже со-
зданного произведения, разумеется, можно,
и тут безупречный вкус и совершенное зна-
ние музыкальной культуры возносят Салье-
ри на вершину избранного им искусства. Од-
нако совершенное владение теорией и тех-
никой музыки еще не гарантия создания
гениальных произведений.
Сальери к тому же так и остался ремес-
ленником в творчестве, он не может выйти из-
под влияния то Глюка, то Пуччини, то Гайдна.
Моцарт и Сальери — две противополож-
ности. Сальери — олицетворение гордого оди-
ночества и презрения, Моцарт — воплощение
жизнелюбия, наивной доверчивости, трога-
тельной человечности. Оба они стоят высоко
над толпой. Но Моцарт универсален, а Салье-
ри узок, Моцарт вмещает в себя весь мир
и щедро делится с ним своими творческими
откровениями, Сальери же эта его щедрость
возмущает:
Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает Мадонну Рафаэля,
Мне не смешно, когда фигляр презренный
Пародией бесчестит Алигъери...
Сальери восхищается гениальными оза-
рениями Моцарта-музыканта, ему в совер-
шенстве изучившему музыку отчетливо вид-
на гармоническая безупречность звукоряда,
выражающего свободный полет мысли «сча-
стливца праздного».
Какая глубина1.
Какая, смелость и какая стройность!
Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь;
Я знаю, я.
Несправедливое устройство мира вопло-
тилось для Сальери в Моцарте-человеке. Ес-
ли бы тот был отрешенным от жизни аске-
том, напряженным трудом постигающим
тайну музыки, Сальери, мне кажется, по-до-
брому радовался бы его успехам. Но в Мо-
царте сосредоточивается враждебное Салье-
ри творческое начало. Незаслуженный дар
Моцарта разрушает всю систему ценностей,
обессмысливает и разрушает весь жертвен-
ный жизненный путь Сальери. И он всем
своим существом протестует против этого.
Оправдывая себя, Сальери утверждает, что
он «избран, чтоб его остановить — не то мы
все погибли. Мы все, жрецы, служители му-
зыки, не я один с моей глухою славой..,» Мо-
царт должен уйти, чтобы не нарушался ус-
тоявшийся миропорядок, чтобы несколько
порывов вдохновения гения не обесценили
дающееся трудом искусство избранных, по-
тому что, «возмутив бескрылое желанье» в
простых людях, он все равно не сможет под-
нять их на более высокую духовную ступень.
Моцарт не учитель, он бог в искусстве, ибо
он неповторим, а следовательно — непра-
вильный, бесполезный.
Великодушное признание Моцартом за
Сальери принадлежности к высокому, не под-
властному разуму, «бесполезному» искусству
на фоне рассуждений Сальери выглядит как
жестокий приговор:
Нас мало избранных, счастливцев праздных,
Пренебрегающих презренной пользой,
Единого прекрасного жрецов...
А окончательным приговором ему стано-
вятся бессмертные слова благородного, чуж-
дого мелочных страстей, светлого Моцарта:
«Гений и злодейство — две вещи несовме-
стные».