ОБРАЗ АВТОРА
В РОМАНЕ А. С. ПУШКИНА
«ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»
(вариант 4)
«Евгений Онегин», пожалуй, самое трудное
для понимания произведение русской литера-
туры. Про него не скажешь словами Твардов-
ского: «Вот стихи, а все понятно, все .на рус-
ском языке». Язык этого романа (в широком
смысле, не только лингвистическом) очень
труден для современного читателя. Не пони-
мали этот язык и современники поэта. Однако
они верно уловили, что художественный нерв
«Евгения Онегина», средоточие творческих за-
дач, поставленных Пушкиным, связаны с фор-
мой повествования или формой авторского
присутствия в тексте.
Поначалу, после выхода отдельного изда-
ния первой главы, современники решили, что
Пушкин подражает байроновскому «Дон Жу-
ану». Действительно, повествователь «Евге-
ния Онегина» перескакивает с предмета на
предмет, говорит много «необязательного»
(«светская болтовня»), и все это обильно при-
правлено шутками и иронией, так что понять
мысль автора невозможно, да и облик его по-
лучается каким-то несерьезным. В конце
первой главы Пушкин пишет:
Перечитал все это строго:
Противоречий очень много,
Но исправлять их не хочу.
Признание принципиальное, ибо здесь
сам автор обозначил ведущий принцип пост-
роения своего романа в стихах. Этот прин-
цип — противоречие. Например, 5 строфа
1 главы весьма критически оценивает уро-
вень образованности Онегина, но затем идет
перечисление «всего, что знал еще Евгений»,
и в 8 строфе делается вывод, что знал он не
так уж и мало. Но главное противоречие все-
го романа, и особенно 1-й, ключевой главы —
соотношение личности Онегина и личности
повествователя. С одной стороны, можно за-
ключить, что Онегин и Я романа близки по
духу, даже друзья. Но строфа V решительно
объявляет, что:
Всегда я рад заметить разность
Между Онегиным и мной...
Как будто нам уж невозможно
Писать поэмы о другом,
Как только о себе самом.
Откуда берутся эти противоречия и поче-
му автор их допускает? Дело в том, что на
протяжении текста романа значение место-
имений первого лица (я, мне, мной и т. п.) все
время меняется. В одних случаях они обозна-
чают автора-поэта, пишущего роман об Оне-
гине и других персонажах (вспомним рассуж-
дения о литературе, ее истории, теории и
практике сочинительства). В других случаях
Я обозначает реального человека, который па-
раллельно написанию романа об Онегине жи-
вет своей, «биографической» жизнью Пушки-
на, которая теперь нам хороша известна,
да и многим первым читателям была знакома.
Таковы, например, три последние строфы
первой главы. И наконец, в ряде эпизодов
первой главы Я обозначает некоего вымыш-
ленного персонажа, безымянного знакомого
Онегина по петербургскому свету.
В результате получился очень сложный
текст, совмещающий в себе все три мира,
274
причем переходы из одного мира в другой
происходят мгновенно, в пределах двух со-
седних строчек, без всякого предуведомле-
ния со стороны «автора».
«Друзья Людмилы и Руслана! С героем
моего романа...» — здесь Я-поэт представ-
ляет героя своего нового творения, «Онегин,
добрый мой приятель, родился на брегах
Невы...» — перед нами Я — вымышленный
безымянный персонаж, человек онегинского
круга (вряд ли-Пушкин стал бы смешивать
свою реальность поэта и человека с вымыш-
ленной, иллюзорной «реальностью» роман-
ных персонажей). «Или блистали, мой чита-
тель...» — опять Я-поэт, обращающийся к
читателю. — «Там некогда гулял и я: но
вреден север для меня» — пушкинское при-
мечание, намекающее, что реальный «био-
графический» человек находится сейчас в
южной ссылке.
В результате такого построения роман-
ный текст все время меняется, объекты опи-
сания то и дело оборачиваются разными сто-
ронами, описываются с разных точек зрения.
Текст «Евгения Онегина» заключает в себе
целых три художественных мира, лежащих
рядом, часто переходящих один в другой и
тем не менее нигде не смешивающихся.